Владимир Зеленский в нашумевшем интервью The Washington Post призвал коллективный Запад закрыть границы для всех россиян, включая даже тех, кто выступает в поддержку нынешнего украинского режима, а тех, кто уже отправился в политическую эмиграцию на Запад, принудительно вернуть в Россию. «Нужен запрет на въезд для всех граждан РФ», – заявил человек, регулярно путающий роли президента и стендапера.

У поуехавших, естественно, разрыв шаблона и жесточайший когнитивный диссонанс. В другой момент им можно было посочувствовать: в самом деле, оказались между молотом и наковальней, и куда ни кинь – всюду клин. Как водится у них в подобных случаях, тут же принялись оправдывать Зеленского, звать русских к покаянию и строить очередные апокалиптические прогнозы для России, такие же несбыточные, как все предыдущие. Все что угодно, кроме трезвого, критического осмысления вновь сложившейся реальности и собственного выбора в ней.

200 лет тому назад перед подобным выбором стоял выдающийся (в будущем) философ-просветитель Франсуа-Мари Аруэ, нам более известный как Вольтер. Спасаясь от французского абсолютистского режима, он нашел прибежище – где бы вы думали? – конечно же, в Британии. Которая как раз незадолго до того низвергла собственных абсолютистов, якобитов и приняла парламентское правление. Новоиспеченный политэмигрант счастливо бродил по улицам Лондона, вдыхал сладостный воздух британской свободы и проникался восторженной нежностью к англичанам, которые нашли в себе достаточно ума и смелости, чтобы устроить свою общественную жизнь в духе либеральных стремлений молодого просветителя.

Вольтер, однако, не учел, что сами англичане отнюдь не разделяют его трепетные чувства. Отношения между странами в ту пору были, мягко выражаясь, скверными, а откровенно говоря – враждебными. И вот однажды на прогулке будущий великий просветитель вдруг оказался окружен озлобленной толпою англичан. «Это француз! – закричали в толпе. – Вздернем же его! Вздернем француза!»

Положение казалось безнадежным. Вольтер, не будучи глупцом, отлично понимал: его даже не станут высылать обратно, как сегодня предлагают сделать с россиянами, но в самом деле вздернут лишь за то, что он француз, а власти Франции поддерживают якобитов. Вольтер не стал оправдываться тем, что он-де «свой» для англичан француз, «хороший», сам против режима короля Людовика и всей душою за либерализм: как не сработало теперь, тем более бы не сработало тогда. Он поступил иначе, обратившись к враждебной толпе со следующими словами: «Англичане! Вы хотите убить меня за то, что я француз. Но разве я уже мало наказан тем, что не рожден англичанином?» В ответ на это толпа сперва опешила, затем разразилась приветственными криками, Вольтера стали обнимать, сочувствуя бедняге, а потом проводили до паба, где еще и угостили пивом.

Так находчивый философ, тонко потрафив самомнению толпы (мы сегодня бы сказали – славно потроллив ее), спас собственную жизнь. И до него дошло, что у каждого народа в истории свой путь; что англичанина не сделаешь французом, а француза – англичанином. Радость эмиграции оказалась иллюзорной, но дала неоценимый опыт. С этим опытом и новой мудростью Вольтер вернулся на родину, где посвятил себя науке. Общаться с ним считали за честь самые просвещенные правители Европы, включая нашу Екатерину Великую. Есть чему поучиться и сегодняшним политэмигрантам, также считающим себя просветителями, не правда ли?

Еще более поучительная история произошла почти за 4000 лет до Вольтера в Древнем Египте – это первый достоверно описанный и дошедший до нас опыт политической эмиграции. Она случилась с Синухетом, видным сановником в период правления фараона Аменемхета. Когда фараон пал жертвой заговора, Синухет испугался и бежал: «Направился я на юг, уже и не помышляя о царском подворье, ибо думал я: будет резня во дворце и не уйти мне живым после нее». После долгих странствий и лишений он оказался в Сирии, где проявил себя с таким достоинством и доблестью, что местный царь выдал за Синухета старшую дочь, щедро одарил землей, доверил командование армией.

Казалось бы, чего еще желать? Хорошо устроился на новом месте, так живи себе и наслаждайся жизнью! Многие об этом и сегодня могут лишь мечтать. Но Синухет, сделавшись эмигрантом, сохранил любовь к родной стране и преданность законной власти, от которой, вообще-то, сам сбежал. Тоска по родине не давала ему покоя. В отличие от политэмигрантов нашего времени, он не плевался ядом в соотечественников, оставшихся на царской службе, не клеймил их как рабов, из века в век согласных строить фараону пирамиды, не оскорблял богов, не плел интриг против властей и не пытался натравить на них враждебных чужаков. Наоборот, он делал все, чтобы укрепить отношения соседей Египта с новым фараоном Сенусертом, сыном погибшего Аменемхета. Узнав об этом, фараон сам написал ему, что ни в чем не винит, и пригласил вернуться. Так Синухет воссоединился с родиной, которую любил.

Очевидно, в этом-то, в отсутствии любви к родной стране, и заключается проблема тех из наших соотечественников, которые, едва покинув Россию, спешат отречься от нее, проклясть страну и оскорбить народ, ожесточить против России сердца простых людей в соседних странах и еще сильнее натравить на нее недружественных ей политиков.

Чтобы достойно пережить опыт эмиграции либо же вовсе отказаться от него, нужно любить свою родину, любить ее сильнее, чем себя, и понимать, что вместе с родиной против ее врагов успеешь больше, чем с врагами против родины. «Я не могу унести родину на подошвах своих сапог», – ответил Жорж Дантон, один из создателей первой Французской республики, своим друзьям, которые настойчиво советовали ему эмигрировать, чтобы спастись от бесчинств якобинцев и неизбежной гильотины.

Сегодняшние хипстеры, мягко выражаясь, не дантоны. Им не грозит гильотина. И ужасы тоталитаризма образца прошлого века существуют лишь в воспаленных мозгах людей, незнакомых с подлинной историей, не знающих, не понимающих ее, а судящих о прошлом по модным книжкам-агиткам и пропагандистским роликам с YouTube. Но у власти – и у общества! – чем дальше, тем сильнее будут множиться тяжелые вопросы.

Вот главные из них: откуда вообще взялись такие люди, которые отвергают Родину в час испытаний – в стране, явившей величайшие примеры стойкости, патриотизма, жертвенности, героизма? Как и почему оказались они «лидерами мнений» и «хозяевами дискурса» при молчаливом согласии всех остальных, по крайней мере, в соцсетях? Почему у нас принято называть «оппозиционерами» людей, промышлявших подрывной деятельностью, а когда ей не осталось места в отечественном публичном пространстве, переместившихся с нею же на чужеземные хлеба? С чего вообще мы взяли, что этими людьми, если они сами отвергают свою родину, не желают быть с Россией и работать на общее благо, нам нужно так уж дорожить и так переживать из-за их бегства?

Не нужно переживать. Нынешняя волна эмиграции из России – самая бессмысленная и нелепая за всю историю страны. Но и самая очистительная: когда пройдет морок и утихнет истерия, мы увидим, что те немногие, в ком Россия не нуждалась, кто был инородным телом для нее и только жил здесь, а душой и сердцем, и умом – на Западе, сами же Россию и покинули; а другие, в ком она действительно нуждается и будет нуждаться, с нею, они здесь. Собственно, они и раньше были, не с Луны же прилетели, но видно их не было, так как в узурпированном «креативным классом» публичном пространстве социальные лифты не работают, и «наверх», к широкой аудитории, пропускаются только угодные.

Как происходит процесс замещения выродившейся антинациональной элиты новой, патриотической и созидательной, ярко показывает нам история той же Франции после революционных событий 1789–1799 годов. Многим тогда казалось, что весь цвет французской нации, весь ее тогдашний «креативный класс», сосредоточен в старом дворянстве, и раз всех этих маркизов-графов-виконтов и прочих не стало (многие погибли, другие сбежали за границу, остальные попрятались или переметнулись), страну некому будет возрождать и развивать.

История презрела эти страхи. Как только открылись новые социальные лифты, вся Франция с приятным изумлением, сама себе порой не веря, обнаружила, что людей талантливых, при этом умных, верных и патриотичных, среди французов много больше, чем казалось. Просто прежде их, происхождением не вышедших, не замечали и не пропускали. А пустили – они тут же пригодились. Маршалы и генералы, законоведы, экономисты, промышленники и все прочие – они воссоздали Францию заново, сильнее и лучше, чем была она при старом королевском режиме. Эти люди и стали в ней новой, подлинной аристократией – вернее, меритократией, то есть аристократией не по происхождению, а согласно пользе и уму. Затем, когда ненадолго вернулись Бурбоны, дворянство, старое и новое, практически слилось, окрепло и в годы правления Наполеона III, при поддержке народа, помогло создать ту Францию, которую мы знаем и ценим.

Наша страна, слава Богу, не нуждается в череде переворотов, какие потрясали Францию в XIX веке или же Россию в XX веке. Наш лимит на революции исчерпан. Общество больше не поддержит тех, кто по неразумию, по злому умыслу или по прямой указке исторических противников зовет его к новым потрясениям. В мире, который после разрушения СССР вступил по вине коллективного Запада в эпоху турбулентности, у нашей страны есть весомые шансы остаться самым стабильным, спокойным, а в перспективе и процветающим местом на планете.

Нынешняя волна эмиграции не Россией затеяна, Россия никого не высылает, ни от кого из своих граждан добровольно не отказывается – но естественным следствием этой волны станет самоочищение. Инородные для России тела освободят ее от своего присутствия и бесследно растворятся в чуждом «космополитическом» пространстве; те эмигранты, кто сумеет вновь найти в себе любовь, силу и мудрость вернуться, чтобы послужить своей стране, сделают это; а новое «дворянство», поднятое вверх новыми социальными лифтами и призванное к жизни новыми стоящими перед Россией и миром вызовами, обеспечит стране будущее. Источник

В России сменился режим историчности

Писатель Дмитрий Быков (признан в России иноагентом) блеснул очередной порцией русофобских откровений. Оказывается, история России – это «очень предсказуемый, очень наглядный и очень плоский сюжет», а 24 февраля сего года «вся эта ситуация» вступила «в самоубийственную фазу». В недавнем интервью для телеканала «Дождь» Быков дополнил свою мысль, объявив о скорой «катастрофе нынешнего режима». Все это, конечно, не стоило бы комментариев, если бы за апокалиптическим задором пресыщенного жизнью толстощекого литературного усача не угадывалась одна примечательная тенденция.

Кто только не говорил нам в последнее время о конце времен, катастрофе, гибели России. С конца февраля мы только и слышали эти слова: «конец», «дно пробито», «будущего нет», ужас, ужас, ужас… Да, конечно, это большая трагедия, но ведь война шла все эти годы: содрогались от взрывов Югославия, Ливия и Ирак, полыхали Афганистан и Сирия. Хватало страшных бед и на нашей земле: Одесская Хатынь, расстрел в Мариуполе, бомбежки Донбасса... Но нет, они – те, кто сейчас выдает себя за нашу коллективную совесть, – всего этого просто не замечали.

Я помню, как один записной либерал и скандально известный священник встретил 2 мая 2014 года новости из Одессы. Он не был ни смущен, ни напуган. В тот день он прошелся по Невскому с украинским флагом, вечером опубликовал фото на своей страничке в ВК, а также написал пост про российские паспорта убитых, получив в ту же ночь комментарий одного из подписчиков: «Вы, батюшка, паспорта видите, а сожженных людей не видите».

Да, тогда они сохраняли абсолютное спокойствие. И только в конце февраля их вдруг обуяло отчаяние. Причем – судя по их лицам и интонациям – самое искреннее и непритворное. Такой избирательный подход к человеческим страданиям ставит в тупик, а некоторых настолько сбивает с толку, что они даже заражаются настроением «отчаявшихся».

Однако рациональное объяснение этому феномену существует. Дело в том, что 24 февраля 2022 года в нашей стране сменился режим историчности. Если без лишних слов, то режим историчности – это способ, с помощью которого общество, социальная группа или отдельный человек трактует свое прошлое. Этим понятием мы обязаны французскому ученому Франсуа Артогу. Артог объяснил, что нет одной единственной правильной истории, потому что восприятие событий всякий раз происходит в рамках определенного шаблона.

Допустим, вы провели ничем не примечательный день, немного задержались на работе, потом забежали за продуктами в супермаркет и вдруг встретили на улице своего кумира, человека, о встрече с которым давно мечтали. В это мгновение ваше восприятие недавнего прошлого расцветает новыми красками. Вы понимаете, что вся предыдущая цепочка событий неслучайна, ведь она вела вас к долгожданной удаче. Вы бросаетесь к своему божеству, поскальзываетесь на банановой кожуре и падаете. Результат – потеря сознания, перелом, больничная койка... В этом случае включается уже новый режим историчности. Обратим внимание: сами события не меняются, они просто начинают иначе звучать в свете случившегося. Кстати сказать, в этот ключевой момент меняются и ожидания от будущего.

В октябре 1917 года в нашей стране произошел переход на новый режим историчности, который вызвал к жизни совершенно новую трактовку прошлого (войн, восстаний, исторических личностей) и совершенно новый образ будущего. В свете личной истории для кого-то это стало трагедией, а для кого-то – звездным часом, осуществлением давней мечты. В конце 1980-х – начале 1990-х произошел новый слом, в результате которого вся история России до Сахарова, Елены Боннэр и Ельцина была признана химерой, а коммунистический хилиазм сменился ожиданием капиталистического рая. Для миллионов людей это стало трагедией, но для немногих избранных это был настоящий подарок судьбы.

24 февраля режим историчности вновь изменился: Россия открыто бросила вызов неоколониальной политике Запада. Это означало окончательный разрыв с либеральным прошлым и совершенно другое будущее. Будущее, в котором либеральным нытикам, позерам и агентам влияния просто нет места. Именно поэтому столь сладко дремавшие под бомбовые удары по Сербии, Ливии и Ираку, проспавшие Донецк и Горловку, внезапно зашевелились, заерзали, затосковали… Удастся ли устроиться в воюющей стране с прежним комфортом? Что будет с премиями, должностями, бюджетными вливаниями? А в случае отъезда – будет ли Запад также хорошо кормить, носить на руках, осыпать блестками? Весь жизненный путь недавних баловней судьбы окрасился в мрачные тона, и они почувствовали себя леммингами, бредущими к пропасти. Вот тут-то на их глаза и навернулись слезы, и заиграла желчь, и подкатило под душу.

Поэтому, когда Быков и ему подобные говорят о «конце», «ужасе», «пробитом дне», «пропасти», «черной яме истории» и тому подобном, они абсолютно правы. То, что происходит сейчас, – и есть конец, конец с точки зрения либеральных казачков и их режима истории. Авторефлексия их не обманывает. Мы действительно наблюдаем конец либерального нарратива. Но это конец самих либералов, не России. Источник