Беженец останется в своей культуре

Восприятие беженцев и искателей убежища от Исламского Государства и последних войн характеризуется некоторой наивностью на Западе. Думают о статусе беженца, но не о его культуре. Он – жертва, которой европейцы должны помочь – из чувства долга или из чувства вины. В нем видят выжившего, но забывают о том, что он находится в ловушке культуры, в которой отношение к Аллаху и женщине играет важную роль.

Оказавшись на Западе, беженец сохраняет свою жизнь, но нельзя не заметить того, что он не откажется от своей культуры. Его культура – это все, что у него осталось после отрыва от родной почвы и шока столкновения с новой цивилизацией.

Отношение к женщине, столь фундаментальное для современности западного образца, остается совершенно непонятным и немыслимым для беженца на протяжении очень длительного периода времени.

Именно поэтому он будет долго лавировать, борясь за “сохранение своей культуры”, но, в конечном итоге все, пусть и очень очень медленно меняется. Провал в прошлое, в стадный инстинкт, при этом всегда возможен – по малейшему поводу. Коллективная адаптация – наивна до тех пор, пока она ограничена бюрократией и отмыванием самих себя через благотворительность.

Исламисты не любят жизнь

Так является ли беженцем “дикарем”? Нет, он просто другой, и совершенно недостаточно просто заниматься его бумажками или поместить его в центр социальной защиты. Вопрос в том, что убежище нужно предоставить не только телу, но и душе. Этот Другой пришел из гигантской, болезненной и жестокой вселенной, бездны сексуальной убогости арабо-мусульманского мира, с его больным отношением к женщине, телу и желаниям. Принять его не значит вылечить его.

Отношения с женщиной – второй по важности Гордиев узел в мире Аллаха. Женщину отвергают, убивают, насилуют, загоняют в ловушку. Женщиной владеют. Это – демонстрация тревожного подхода к воображению, к желанию жизни, к созиданию и к свободе. Женщина – отражение жизни, которое не готовы принять. Она олицетворяет необходимое желание и потому виновная в ужасающем преступлении: жизни.

Это – широко распространенное, в особенности посреди исламистов убеждение. Исламисты не любят жизнь. Для них жизнь – не более, чем разбазаривание времени вечности, соблазн, излишнее цветение и плодовитость, отдаление от Аллаха и парадиза, отсрочка от встречи с вечностью.

Жизнь – результат неповиновения, и это неповиновение исходит от женщины. Исламист не любит женщину, которая дает жизнь, и лишь продлевает экзамен, держит его вдалеке от парадиза – своим нездоровым шепотом, и воплощает собой дистанцию между ним и богом.

Тело женщины принадлежит всем – кроме ее самой

Несколько лет назад я написал о положении женщины в так называемом арабском мире:

“Кому принадлежит тело женщины? Ее нации, ее семье, ее мужу, ее старшему брату, ее кварталу, детям ее соседа, ее отцу и государству, улице, предкам, национальной культуре и всем прочим – за исключением ее самой. Тело женщины – то место, в котором она теряет все ее принадлежащие и саму свою идентичность. В ее теле женщина – не более чем гость, в капкане экспрориирующих ее законов и традиций.

Она носит свое тело как платье принадлежащее всем, его запрещено обнажать – но его видят все. Ее тело – товар для всех, ее невзгоды – только для нее. Если она его демонстрирует, ее атакует весь остальной мир – не потому, что она обнажила грудь, но потому что она обнажила мир.

Ее используют в игре, в которую она сама играть не может. Святое, но не представляющее личность. Желание для всех, но сама лишенная желаний. Место, в котором все встречаются – за исключением ее самой. Такое течение жизни, которое запрещает ей саму жизнь”.

Свобода, которой мигрант хочет, к которой он стремится – но которую он не может принять. Он видит Запад через тело женщины, и рассматривает его свободы через призму религиозных категорий аморальности и “добродетели”.

Тело женщины не рассматривается в качестве ценности фундаментальной для Запада свободы, но как символ декаданса, и потому его следует опустить до собственности или “греха в чадре”. Свобода женщины на Западе не видится в качестве причины его превосходства, но считается капризным элементом западного культа свободы.

Секс – величайшая проблема в мире Аллаха. Дело дошло до того, что этот мир производит порнографический исламизм, о котором рассказывают радикальные проповедники в процессе вербовки правоверных: описания Парадиза, более напоминающего бордель нежели вознаграждение за благочестие, фантазии о девственницах террористов-смертников, охота за телами в общественных местах, пуританизм диктатур, бурки и чадры.

Исламизм – атака против желания. И на Западе, с его провокационными свободами, это иногда приводит к взрыву. Потому что “у нас” нет иного выхода, кроме посмертного Страшного Суда. Жизнь превращает нас в зомби и смертников, в своих фантазиях путающих смерть с оргазмом, пытающихся сбежать из этой социальной ловушки только ради того, чтобы разочароваться в Европе.

Традиционная трусость мужчин этой культуры формулируется одной фразой: Я хочу женщину, но я не допущу, чтобы моя сестра познала любовь с мужчиной.

Возвращаясь к начальному вопросу: Стал ли Кельн сигналом к тому, что настала пора закрыть наши двери и наши глаза? Ни то и ни другое. Закрытые двери приведут к тому, что к нам полезут через окна, и их назовут преступлением против человечности.

Но закрывая глаза на трудную работу принятия и помощи беженцам, и на ту работу которую вы должны проделать в том числе и над собой и над другими с тем, помните, что вас может убить ваша собственная наивность.

Беженцев невозможно свести к криминальному меньшинству, но они приносят с собой проблему “ценностей”, которые всем следует разделять, гарантировать их соблюдение, защиту и понимание . Это также поднимает вопрос о том, что будет после приема беженцев – и эти проблемы только сейчас начинают распаковываться на наших глазах.

Камель Дауд